11 ноября 2021 года в рамках конференции «Церковь и власть: к 300-летию учреждения Святейшего Синода в Русской Церкви» в ПСТГУ прошло заседание секции «Источники и модели властных отношений между Церковью и государством в Античности, Средневековье и Новом времени», организаторами которой выступили свящ. П. Ермилов и М. В. Грацианский. На заседании прозвучало семь выступлений, в которых были рассмотрены отдельные примеры развития и функционирования церковно-государственного взаимодействия от Поздней античности вплоть до периода, предшествовавшего провозглашению империи и проведению синодальной реформы в России.
Доклад к. ист. н. Михаила Вячеславовича Грацианского (ПСТГУ) «Роль императора как церковного „центра общения“ в эпоху Вселенских соборов» был посвящен рассмотрению функций римского (византийского) императора как фигуры, обеспечивавшей единство христианской Церкви. В католическом богословии на протяжении веков развилось восприятие римского папы как «центра общения» — фигуры, связь с которой является критерием православия и необходимым условием полноценного участия в общении всех Церквей. В последнее время такая роль усваивается константинопольскими идеологами Вселенскому патриарху. В отличие от этих надуманных концепций роль римского императора как подлинного средоточия церковного общения подтверждается множеством неоспоримых фактов. Так, император созывал и обеспечивал проведение Вселенских соборов — высшей формы церковного общения. Церкви и отдельные общины, прерывавшие между собой общение и находившиеся в расколе, в обязательном порядке продолжали сохранять связь с императором, последовательно принимавшим меры к устранению раскола. Коммуникация посредством посланий с константинопольским патриархом всегда сопровождалась направлением аналогичных посланий императору. Зачастую сношения между крупнейшими кафедрами велись с ведома и разрешения императора. Наиболее ярко роль императора как средоточия общения проявилась в эпоху Юстиниана, когда последний принимал меры к устранению глубокого и длительного раскола между сторонниками и противниками Халкидонского собора. Именно эпизоды из церковной политики Юстиниана свидетельствуют о том, что император был озабочен не только поддержанием отношений со всеми сторонами конфликта, но и общения в евхаристическом смысле, добиваясь того, чтобы враждующие группы продолжали, пусть и порознь, причащаться вместе с ним. Именно отказ от причащения с императором и от общения с ним путем поддержки письменной и устной коммуникации был явным знаком окончательного ухода той или иной группы в раскол и создания раскольнической Церкви. Наиболее ярко это проявляется в истории создания несторианской и монофизитских Церквей.
Доклад д. ист. н. Елены Викторовны Литовченко (Белгородский ГУ) на тему «Цезарий Арльский, Руриций Лиможский и Агадский собор 506 года» был посвящен обстоятельствам проведения Агадского собора 506 г. на материале эпистоляриев Цезария Арльского, Руриция Лиможского и папской корреспонденции. Собор был созван по инициативе вестготского короля Алариха II. В ситуации обострения внешней угрозы светский правитель рассматривал собор как средство консолидации населения бывших римских провинций, оказавшихся в составе государства Алариха. Этот, своего рода, тандем светской и духовной властей, хотя и не долговечный, с учетом гибели Алариха в следующем году, представляет собой вариант модели властных отношений между Церковью и государством начала VI века. Мероприятие проводилось под председательством епископа Арля Цезария. Некоторые территории (Экс, Лимож), входившие в юрисдикцию арльского епископа, не были представлены на соборе. Основное внимание в докладе было посвящено конфликту между Цезарием и Рурицием по поводу отсутствия последнего на соборе. Переписка двух епископов по поводу Агадского собора позволяет нам сделать вывод о значимости самого мероприятия по своим масштабам, а также погрузиться в перипетии личностных и официальных отношений, складывающихся между двумя представителями галло-римской аристократии. В сложный узел завязываются, с одной стороны, стереотипы восприятия высшей аристократии, каковую представлял Руриций, с другой, верховенство епископского престола более важного в административном отношении города и самого Цезария как уполномоченного папы Римского.
Доклад д. филол. н. Кирилла Александровича Максимовича (ИРИ РАН) «Отношения Церкви и государства в Киевской Руси эпохи Ярослава Мудрого: на материале церковных уставов Владимира и Ярослава» был посвящен структурному и юридическому анализу великокняжеских церковных уставов Владимира и Ярослава. Эти памятники являются хронологически первыми свидетельствами древнерусского княжеского законодательства по делам Церкви. В докладе было отмечено, что Устав Владимира ошибочно называли «уставом о десятинах», поскольку церковная десятина (налог в пользу Десятинной церкви в Киеве) в нем упоминается как уже существующий институт, в то время как сам устав посвящен только и исключительно перечислению судебных дел, подсудных церковной власти (митрополиту Киевскому и местным епископам). Несмотря на упоминание в преамбуле к уставу «греческого номоканона», влияние византийского права на устав Владимира (точнее, на его сохранившиеся редакции) следует оценить как незначительное. Отношения Церкви и светской власти на Руси имели ряд фундаментальных отличий от Византии: прежде всего они диктовались тем обстоятельствам, что на Руси в XI веке христианская Церковь была иностранным, «импортированным» институтом, подчинявшимся иностранному властителю — императору Византии. Устав Владимира предоставил византийскому епископату на Руси ряд судебных привилегий — в том числе таких, которыми византийская Церковь не пользовалась даже у себя дома, в империи. Ссылка на «греческий номоканон» в Уставе призвана была оправдать радикальную судебную реформу в глазах русской властной элиты ориентацией на «мировые стандарты», которые в то время были идентичны византийским. «Устав Ярослава», в свою очередь, примыкает к традициям церковного суда, заложенным при Владимире (ссылка на Владимира и на церковную десятину имеется в преамбуле Устава), однако не ограничивается ими. Данный устав делает большой шаг вперед в организации церковного судопроизводства поскольку он более точно (и тоже с ориентацией на «греческий номоканон») определяет круг преступлений против Церкви и христианской морали, а также впервые в церковном праве (явно под влиянием «вирных» наказаний Русской Правды) назначает конкретные денежные штрафы в пользу церковных властей с осужденных по этим делам. Тем самым государство в лице великого князя вводило, помимо десятины, новый источник материального дохода для Церкви. Ничего подобного византийская Церковь в то время не знала, поскольку имела совершенно иные источники своего материального содержания. Тем самым можно констатировать, с одной стороны, «идеологическую» зависимость древнерусского государства от греческой церковноправовой традиции (номоканона), а с другой стороны — ряд специфических особенностей, не находящих соответствия в византийской церковно-судебной практике и свидетельствующих о своеобразии и национальной специфике княжеского правотворчества по делам Церкви.
В совместном докладе Сергея Федоровича Михеева и Сергея Николаевича Остапенко (Днепр, Украина) «Роль великих московских князей в становлении автокефалии Русской Церкви» говорилось о развитии средневековых представлений о политическом суверенитете Руси, самодержавии московских правителей и усвоении ими «царского» достоинства как о движущих силах в формировании автокефальной Церкви в Московском княжестве. С середины XV в. русские князья начинают воспринимать себя как преемников особого блюстительского служения византийских императоров по отношению к Русской Церкви, которое прежде выражалось в праве греческих самодержцев принимать непосредственное участие в избрании и назначении митрополитов на Русскую митрополию. С указанного времени в Москве начался процесс реставрации византийской модели государственного управления, основанного на принципах симфонии властей, в результате чего была установлена формальная диархия князя-«царя» и главы Русской Церкви. В то время как представителями духовенства северо-восточной Руси активно формировалась политическая доктрина Русского государства как полностью православного и самостоятельного, московские великие князья со своей стороны обеспечили все необходимые условия для перехода Московского митрополита на автокефальное положение. В докладе рассматривались аргументы в пользу правомерности вмешательства великих московских князей в церковные дела, в результате чего русская церковная организация в середине XV в. вышла из-под власти Константинопольской патриархии. Был сделан вывод, что вопрос законности данной автокефалии вполне укладывается в рамки сложившейся к тому времени системы византийских порядков, связанных с особыми правами императора в Церкви, которые на указанном этапе заимствовались и применялись уже московскими властями.
В докладе Анны Андреевны Леонтьевой (Институт славяноведения РАН) «Положение православной Церкви на османских Балканах в отражении официальных османских документов: к постановке проблемы» был затронут вопрос взаимодействия православных церковных институтов с официальными османскими властями. Интерес к османским документам, в том числе как к важному источнику по истории церковных институций в христианских провинциях Османской империи, возник относительно недавно. В последние десятилетия они активно вводятся в научный оборот и безусловно заслуживают более тщательного анализа. Данные документов государственного Стамбульского османского архива при Канцелярии премьер-министра Турецкой Республики (Başbakanlık Osmanlı Arşivleri) фонда «Епископские дела» (Piskopos Kalemi) свидетельствуют о важной роли, которую играла османская власть в регулировании внутренних дел православных Церквей. Предметами обращений представителей церковных институтов в султанскую канцелярию были порядок взимания налогов и сборов, находившихся в ведении Церкви, утверждение султаном церковных решений о замещении патриарших и митрополичьих кафедр вследствие смерти или отстранения занимавших их ранее лиц и выдаче соответствующих бератов. В документах, составленных в соответствии со строгими правилами османского делопроизводства и подчиненных жесткой структуре, содержатся важные сведения о размерах взимаемых налогов и специфике отношений христианской общины с османскими официальными лицами на всех уровнях.
Доклад к. и. н. свящ. Павла Ермилова (ПСТГУ) «Проблема утраты православной царской власти на христианском востоке в осмыслении авторов XV—XVII вв." был посвящен сдвигам в понимании роли имперской власти в Церкви, последовавшим по завершении эпохи ромейского царства. Идеологи и интеллектуалы Православной Церкви были вынуждены формулировать свое отношение к новым мусульманским правителям, решать вопрос о преемстве православной империи, а также отвечать на вызов латинской пропаганды, активно развивавшей тему порабощения православных власти иноверных как свидетельства ущербности восточного православия, отвергнувшего унию с Римом и связь с римским понтификом. В докладе на примере ряда документов и исторических хроник XVI в. было показано, что в церковных кругах довольно быстро произошло признание императорского достоинства османских султанов, проявившееся прежде всего в усвоении им титула василевсов (или царей, в балканских текстах) и встраиванию их в ряд римских императоров, правивших на престоле царского града — Константинополя. Несмотря на подобное признание, православные авторы никогда не проецировали образ султанов-императоров вовне, но напротив заявляли о сохранении православной царской власти («царств» и «василевсов») у других православных народов: в России, Иверии и Валахии (Мелетий Пигас, Нафанаил Хикас, Анастасий ибн Муджалла и др.). Апогеем подобной линии стало определение Константинопольского собора 1590 г., в котором московский царь именовался «единственным ныне на земле царем великим и православным». Вместе с тем многие греческие полемисты открыто минимизировали значение царской власти в своих антилатинских сочинениях, развивая представление о том, что Церковь может существовать и без связи с православной имперской властью, и пытаясь таким образом нейтрализовать католические выпады. В докладе были приведены соответствующие примеры из сочинений Максим Пелопонесского, Кирилла Лукариса и др. авторов. В качестве определенного итога дискуссий по этому вопросу была представлена позиция Досифея Иерусалимского, который объявлял некорректной постановку проблемы связи Церкви и царства в подаче латинской пропаганды.
В докладе к. ю. н. Ирины Валерьевны Борщ (ПСТГУ) «Лютеранское государство как исторический тип и его характерные черты в сравнительно-конфессиональной перспективе» говорилось о том, что в эпоху раннего модерна отношения между властью государства и реформированных евангелических Церквей отличались большим региональным разнообразием, которое не позволяет говорить о существовании единого «протестантского» типа государственно-церковных отношений. При этом реформированные Церкви, приняв организационную форму территориальных Церквей в юрисдикции местных суверенов, играли центральную роль в становлении самого института суверенного государства и в процессе модернизации общества в этот период. Лютеранские государства можно рассматривать как особый тип в историко-дидактической перспективе, поскольку их путь развития отличается как от католических монархий, так и от кальвинистских республик. Контроль лютеранских монархов над религией, церковной властью, общественной моралью и образованием был во многом подобен власти римского понтифика. Однако абсолютизм лютеранских монархов не имел универсального измерения: неограниченная власть суверена внутри государства была уравновешена в первое столетие Реформы требованиями универсальной доктрины евангелического христианства, ограниченностью территории и ресурсов государств, расположением других суверенов в рамках единой «протестантской партии» в Европе.