О причинах неучастия Русской Церкви в Критском соборе

Статья заведующего лабораторией исследований церковных институций священника Павла Ермилова

Впервые опубликована: Ермилов П. В. О причинах неучастия Русской Церкви в Критском соборе // Византийский клуб: альманах. Материалы заседаний 2018−2019 гг. / отв. ред. Н.Н. Болгов. Белгород: НИУ «БелГУ», 2019. C. 21−30.

 

Предметом оживленных дискуссий стал отказ Русской Православной Церкви принять участие в так называемом Святом и Великом соборе на Крите в 2016 году. Официальная позиция священноначалия была выражена в специальном заявлении и в последующих постановлениях Священного синода и Архиерейского собора [1]. Решение не направлять делегацию на Крит обосновывалось несоблюдением принципиальных договоренностей, достигнутых на подготовительном этапе, а также неучастием ряда поместных Церквей, нарушившим весь замысел общецерковного начинания. Никакие иные мотивы, кроме формальных, в официальных заявлениях не прозвучали. Однако если обратиться к истории текущего проекта Всеправославного собора, то решение как Русской Церкви, так и других поместных Церквей, воздержаться от участия в нем, становится более понятным.

В период Римской империи, на который приходится формирование базовых церковноправовых норм, урегулирование общецерковных вопросов, в том числе путем созыва соборов всей Церкви, находилось исключительно в сфере компетенции светской власти в лице христианских императоров.

Наряду с институтом Вселенского собора в империи существовал еще один экстраординарный соборный орган – так называемый «домашний собор» (ἐνδημοῦσα σύνοδος) при столичном иерархе, в опоре на который Константинопольский патриарх имел возможность разбирать дела, выходящие за рамки его непосредственной компетенции. После падения империи на Востоке укрепилось представление о том, что проведение общих соборов перешло к сфере коллегиальной ответственности четырех восточных патриархов [2]. В начале XX века, когда православной Церкви пришлось в очередной раз подстраиваться под грандиозные политические изменения, на повестку дня вышел вопрос о воссоздании института общецерковного собора. Параллельно с инициативой созыва Вселенского собора было озвучено предложение возобновить постоянно действующий всеправославный орган при Константинопольском патриархе. Тем самым, речь изначально велась о двух разных соборных институтах.

В кратковременный период военной оккупации Стамбула союзными войсками, когда еще решались судьбы Османской империи и Великой Греции, греческие церковные идеологи выдвинули два крупных проекта, призванных очертить роль Константинопольского патриарха в новой исторической ситуации. Первый был заявлен архимандритом Хрисостомом Пападопулосом (впоследствии архиепископом Афинским), второй – жившим в Швейцарии греком Эммануилом Лукарасом. Небольшая статья отца Хрисостома появилась в марте 1919 года в афинском журнале «Церковный вестник» [3]. По мнению автора, происходившие геополитические перемены возвращали Константинопольскому патриарху возможность вновь созывать «домашний собор» с всеправославным представительством:

"Прежнее турецкое тираническое владычество в Константинополе препятствовало всякой деятельности Вселенского патриарха, но теперь в свободном Константинополе Патриарх в любом случае приобретет и свободу действий не только в отношении своей Церкви, но и остальных православных Церквей... Более того, Патриарх смог бы иметь при себе и представителей всех православных Церквей, приглашать их предстоятелей и других епископов на домашние соборы (εἰς ἐνδημούσας συνόδους) в Константинополе для рассмотрения и разрешения общецерковных вопросов, касающихся всей православной Церкви. Занимающие сегодня почти все православные Церкви вопросы реформирования церковной жизни могли бы получить свое надлежащее разрешение в Константинополе" [4].

Схожие мысли изложил на страницах официальных изданий Константинопольского и Александрийского патриархатов в 1919–1920 годы Э. Лукарас. В своих построениях он исходил из недостаточной организованности вселенского православия, хорошо заметной на фоне строгой централизации в Католической Церкви. Причиной такой разобщенности автор считал отсутствие единого административного центра, признание которого, – притом «не теоретического, а реального», – он считал жизненно необходимым [5]. Сделанная автором оговорка объяснялась тем, что такого центра в православии в действительности не существовало, а за Константинопольской Церковью, претендовавшей на подобный статус, другие православные Церкви признавали лишь «определенный приоритет, но приоритет, скорее, академический» [6]. Имея в виду наметившиеся изменения международной обстановки, Лукарас заявлял: «Очевидно, настало время нам задуматься, как было бы возможным создать единый всеправославный центр и где определить ему место пребывания». И, конечно же, по мысли автора, «такой всеправославный центр не может быть ни в Афинах, ни в Москве, ни в Бухаресте, ни в Белграде, ни в Софии, но только в Константинополе» [7].

Оставляя в стороне исторические и географические причины, приводимые в обоснование такого утверждения, стоит обратить внимание на «политическую точку зрения», к которой резонно апеллирует автор, говоря о «почти что совершившейся интернационализации этого города и проливов, за которой последует упразднение этнического соперничества между православными народами». Подобный ход мысли приводит его к выводу, что «мы не сможем найти более подходящего места для учреждения и выдвижения единого всеправославного центра» [8]. Таким образом, Константинополь призван стать центром православного мира в силу будущего международного протектората над городом и проливами и, соответственно, – в силу независимости находящейся в нем православной Церкви от прямого влияния каких-либо политических сил [9].

Понятно, что при таком независимом центре уместно было бы образовать искомый общецерковный орган, призванный администрировать дела всего мирового православия. Поэтому и в данном проекте появлялся постоянный соборный институт при Константинопольском патриархе:

"После того, как будет принято, что Вселенский патриарх, как предстоятель федерации православных Церквей, станет высшей административной главой православия, необходимо будет учредить в Константинополе высший церковный совет, составляемый из представителей всех православных Церквей, патриарших и национальных. Этот федеративный совет под председательством Вселенского патриарха будет осуществлять верховный надзор над всем православием, заниматься общими вопросами и будет служить видимым центром всех федеративных православных Церквей" [10].

На деле оба представленных проекта оказались антиисторическими утопиями. Оккупированный союзными войсками Константинополь, вместо того чтобы стать уникальным политическим центром, вскоре перешел под контроль нового турецкого правительства. Вслед за провалом греческого военного реванша судьба Константинопольского патриархата повисла на волоске, и о постоянном «Высшем церковном совете» при «вселенском» первоиерархе пришлось надолго позабыть. Стало очевидным, что внутренних сил на продвижение своего лидерства у находящегося на грани выживания патриархата больше не было. Кроме славной истории Церкви бывшего «города императора и сената» и бывшей столицы Великой Порты Константинопольский патриархат в действительности не имел никакой опоры для восприятия тех функций, на которые он претендовал.

Поскольку намеченная в проектах Пападопулоса и Лукараса попытка выдвинуть «Вселенского патриарха» на лидирующие позиции в опоре на политический статус его города провалилась, идеологам патриархата не оставалось ничего другого, как конструировать особое положение своей кафедры путем апелляции уже не к политическим факторам, оставшимся в прошлом, а к факторам каноническим и экклесиологическим. Примечательно при этом, что в качестве бездонного кладезя исторических и канонических прецедентов раз и навсегда была избрана не классическая эпоха первого тысячелетия, а суррогатная модель, сложившаяся в самый поздний период османского владычества, когда Константинопольский патриарх претендовал перед лицом мусульманской власти на статус главы всего христианского населения на Востоке. Пытаясь в новых условиях распространить османскую конструкцию на всю православную Церковь, Константинопольский патриархат пошел по пути сознательного разрыва с традиционной для византийской империи моделью церковно-государственного взаимодействия [11].

Как следствие, проект возвышения Константинопольской кафедры до положения центра мирового православия очень быстро перестал вписываться в логику традиционной православной экклесиологии. Было сразу понятно, что претензии одной Церкви на особые права в отношении всех прочих Церквей и притом – в совершенно не отвечающей этому политической обстановке – неизбежно вступят в противоречие с основами церковного устройства и приведут к осужденному Церковью папизму. Трудно было представить, чтобы столь сомнительные претензии могли получить поддержку. Тем не менее, общая заинтересованность в создании системы межцерковного взаимодействия и стремление помочь дискриминируемому новыми турецкими властями греческому патриархату побудили другие поместные Церкви со значительными оговорками согласиться на признание за Константинопольским патриархом координирующей роли в становлении нового всеправославного института.

Хотя реализация данной программы началась с объявления о созыве Вселенского собора, подобное крупное и разовое мероприятие, без сомнения, не было самоцелью для Константинопольского патриархата. Неосуществимость столь масштабных начинаний в условиях тех лет была очевидной, что вскоре подтвердилось и на практике. Поэтому подлинной целью было выстраивание нового положения Константинопольского патриарха в Церкви, исходя из общецерковного соборного института. Ключевым элементом в таком подходе является выделение в качестве соборообразующего фактора фигуры первенствующего предстоятеля, единственно правомочного на созыв собора всей Церкви.

Примечательно, что продвижение этих взглядов происходило на фоне господствовавшего в православном богословии представления о невозможности признать за одним из патриархов исключительное право созыва и председательства на Всеправославном соборе [12]. Как писал протопресвитер Н. Афанасьев: «Если бы автокефальные церкви признали за Константинопольским патриархом право созыва собора, они автоматически признали бы за ним примат в православной Церкви» [13]. Но для такого сомнительного шага не было и не может быть никаких веских оснований, ведь право созыва собора всей Церкви является свидетельством главенства в ней. Долгое время представители Русской Церкви, позже других включившиеся в обсуждение модели Всеправославного собора, вели полемику с подобными притязаниями. Они обоснованно считали, что «причины, которые мешают созыву собора в Православной Церкви..., кроются в попытках одной из поместных Церквей, старшей по чести, простирать свою власть на другие поместные Церкви в ущерб их свободе, равнодостоинству и единству», и что существует опасность «превратить Собор в свидетельство преобладания [Константинопольского патриархата] в Церкви», а потому «внимание всех автокефальных Православных Церквей следует направить на внутреннюю подготовку к Собору, которая должна состоять... в устранении причин, порождающих опасение в том, что одна из Церквей может утвердить на Соборе свое преобладание» [14].

После многолетних поисков выхода из тупика, в который завело упрямое отстаивание исключительного права Константинопольского патриарха на созыв собора, компромисс был найден в 1968 году на IV Всеправославном совещании в Женеве, где была согласована формула созыва собора Константинопольским патриархом «по согласию с Предстоятелями других Поместных Православных автокефальных Церквей» [15]. Дальнейшая подготовка собора должна была вестись в соответствующей логике: везде Константинопольский патриарх должен был выступать как координатор и выразитель воли всех поместных Церквей. Но чем ближе к своей реализации, тем более заметным стало отступление от намеченного принципа. Обращаясь к итоговому тексту «Регламента организации и работы Святого и Великого Собора Православной Церкви», утвержденного в 2016 году, нетрудно прийти к выводу, что «вся система подготовки Собора методично и последовательно наделяет Константинопольского патриарха – одного из равноправных предстоятелей Православных Церквей – совершенно исключительными правами» [16].

Убедиться можно и в том, что Всеправославный собор построен по модели собора при Вселенском патриархе. Ведь согласно статье 2 Регламента: «Вселенский Патриарх извещает о созыве Собора всех Предстоятелей Поместных автокефальных Православных Церквей Патриаршими письмами». Вопрос о том, кто же извещает о созыве собора самого Константинопольского патриарха, не ставится, потому что это его собор, а на собственный собор он является без приглашения. Тот же самый принцип заложен и в статье 13.2: «Подписанные соборные решения... направляются Патриаршими письмами Вселенского Патриарха Предстоятелям автокефальных Православных Церквей, которые доводят их содержание до сведения своих Церквей». Самого Константинопольского патриарха никто не извещает о соборных решениях, но только он один, как стоящий над собором, извещает о его решениях всех рядовых участников. Кроме того, созывается собор Вселенским патриархом (ст. 1). «Председателем на заседаниях Собора является Вселенский Патриарх» (ст.4.1). Места участников собора определяются «согласно диптихам Вселенского Патриархата» (ст. 4.1). Расстановка служащих за общими богослужениями также осуществляется «в соответствии с диптихами Вселенского Патриархата» (ст. 8). Все эти детали подчеркивают, что Всеправославный собор – это собор «Вселенского патриархата». А поскольку собор епископов теснейшим образом связан с принципом церковной поместности, то, следуя описанной в Регламенте модели с участием епископов всей Церкви, вся Церковь мыслится как вселенская церковная область во главе с Вселенским патриархом. Получилось, что две модели собора – Вселенского и домашнего Константинопольского – оказались объединены в рамках текущего проекта «Святого и Великого Собора Православной Церкви».

Идеологи Константинопольского патриархата продолжают мыслить Всеправославный собор в русле проектов начала XX века и откровенно используют его в борьбе за власть в Церкви [17]. Искусственно сконструированная ими модель собора продвигается в качестве ключевого элемента новой архитектуры православной Церкви [18], как «связующее звено в общении Поместных Церквей» и механизм, «обеспечивающий единство всех Поместных Церквей на вселенском уровне» [19]. Условно наделенные в XX веке функцией координирования общецерковных усилий, Константинопольские патриархи старательно перетолковывают свою шаткую роль в сторону признания за ними особых властных полномочий и, в конечном счете, статуса главы и первого епископа всей православной Церкви. Всё минувшее столетие греческие и отчасти русские богословы т.н. «парижской» школы разрабатывали соответствующую теоретическую базу, силясь обосновать уникальность статуса первенствующего епископа в православной Церкви и его неравенство с другими первоиерархами. В усвоении этой папистской идеи Константинополь дошел до конца, официально провозгласив своего патриарха не имеющим равных среди прочих предстоятелей [20]. В русле всех этих теорий и составлен «Регламент Святого и Великого Собора». Утвердив его в нынешнем виде, православные Церкви впервые на общецерковном уровне признали бы папистскую модель с исключительными правами Константинопольского патриарха. А учитывая, что Фанар тесно ассоциирован с откровенно враждебными для православия и единства православных народов силами, признание его искусственного лидерства приведет к росту внешнего воздействия на православную Церковь.

Чтобы убедиться в том, что в нынешний проект Всеправославного собора заложены существенные уязвимости, позволяющие использовать его в политических целях, достаточно обратить внимание на момент его реализации. О проведении собора, подготовка к которому велась с начала 1960-х годов, было объявлено в марте 2014 года, то есть в начале политического кризиса, имевшего откровенную антироссийскую направленность. В 2016 году, на который было назначено проведение собора, премьер-министр Российской Федерации Д.А. Медведев заявил на Мюнхенской мирной конференции о «недружественной политической линии НАТО в отношении России», признав, что «мы скатились во время новой “холодной войны”» [21]. Именно в этом контексте, в момент организованных попыток политически изолировать Россию и воспользоваться слабостью ее позиций на международной арене, и планировалось запустить новый межцерковный институт с сопутствующим провозглашением руководящей роли Константинопольской кафедры. Продавливаемая однополярная модель нарушила бы сложившийся баланс сил и привела к доминированию одной из сторон, авторитет которой был подорван хищнической церковной политикой на протяжении всего минувшего столетия [22]. Русской Церкви предлагалось признать уникальный и неотъемлемый статус Константинопольского патриархата и одновременно согласиться с полным поражением в правах наряду с прочими Церквами. Понятно, что столь откровенно сдать собственные позиции и позиции других братских и равноправных Церквей Русская Церковь не могла.

Но дело вовсе не сводится к одной геополитике. В публичном пространстве конфликт между Москвой и Константинополем постоянно стремятся представить в политическом ключе, сознательно отвлекая внимание от его богословского измерения. Поступить так Русская Церковь не могла именно потому, что согласие с папистскими претензиями Константинопольского патриархата повлекло бы за собой разрыв с многовековой догматической традицией. Ранее представители Московского патриархата пошли на колоссальные и во многом неоправданные уступки. Вопреки рекомендациям богословской комиссии не признавать исключительного права созыва собора за Константинопольским патриархом [23], они согласились ради развития межправославного сотрудничества с лидирующей ролью предстоятеля Константинопольской Церкви. Однако после неприкрытых попыток Фанара перетолковать эти рабочие договоренности как одобрение его мнимых сверхправ, дальнейшее их соблюдение становится просто опасным. Уступать в данном случае больше некуда. Невозможно признать в Константинопольском патриархе главу и первого епископа православной Церкви. Невозможно признать ни в Константинопольском, ни в каком другом епископе постоянного председателя собора всей Церкви, поскольку право председательства на соборе есть знак главенства и первенства. Невозможно признать никаких особых полномочий, отличающих одного предстоятеля от других равноправных предстоятелей православных Церквей. Все это станет искажением церковного вероучения и отступлением от канонической традиции.

В ответ на вполне обоснованное неучастие в Критском соборе Русская Церковь получила поток несправедливых обвинений и мстительную попытку подорвать ее целостность через неканоническую украинскую автокефалию и легализацию раскольнических структур. Главным действующим лицом в учиненном церковном конфликте, продолжающем собой инициированный Западом политический конфликт, выступил все тот же Константинопольский патриарх, признать безоговорочное главенство которого требуют нынешняя процедура Всеправославного собора и ее бесчисленные апологеты. Дальнейшее развитие событий вокруг украинской автокефалии вскрыло отсутствие в Церкви механизма, позволяющего остановить канонические преступления Константинопольского патриарха, фактически монополизировавшего общецерковный собор. В соответствии с согласованной процедурой призывы ряда Церквей к неотложному созыву Всеправославного собора для обсуждения произошедшего конфликта были направлены к самому бесчинствующему Константинопольскому патриарху и, разумеется, оставлены им без внимания. Право других предстоятелей инициировать всеправославное обсуждение спорного вопроса было решительным образом отвергнуто. Получилось, что движимые общими интересами поместные Церкви создали институт, не сработавший в момент полноценного церковного кризиса и вскрывший, тем самым, свою несостоятельность и нецерковность. Очевидно, что мировое православие призвано пойти по пути выстраивания более сбалансированной модели общецерковного собора, исключающей доминирование одной из сторон. В нынешнем виде модель Всеправославного собора является неприемлемой с богословской точки зрения и не отвечает интересам всей церковной полноты. Принять участие в таком соборе Русская Церковь не могла.

 

[1] О ситуации, возникшей в связи с отказом ряда Поместных Православных Церквей от участия в Святом и Великом Соборе Православной Церкви (13 июня 2016); Журнал No 48 заседания Священного Синода от 15 июля 2016 года; Постановления No 38–41 Освященного Архиерейского Собора Русской Православной Церкви (29 ноября – 2 декабря 2017 года).

[2] В качестве характерного примера можно привести Константинопольский собор 1593 года, прошедший «под председательством святейших православных патриархов» (Фонкич Б. Л. Акт Константинопольского собора 1593 г. об основании Московского патриархата // Он же. Греческие рукописи и документы в России в XIV — нач. XVIII в. М., 2003. С. 391).

[3] Χρυσόστομος Παπαδόπουλος, ἀρχιμ. Ἡ Κοινωνία τῶν Ἐκκλησιῶν // Ἐκκλησιαστικὸς κῆρυξ. 1 Μαρτίου 1919. Ἀριθ. 193. Σ. 133–136.

[4] Αυτόθι. Σ. 134–135.

[5] Λουκαρᾶς Ἐ. Ἡ Κωνσταντινούπολις κέντρον Ὀρθοδοξίας // Ἐκκλησιαστικὴ Ἀλήθεια. 31 Ὀκτωβρίου 1920. Ἀριθ. 43. Σ. 400.

[6] «... ἀναγνωρίζουν προτεραιότητά τινα ἐπὶ τῆς Ἐκκλησίας Κωνσταντινουπόλεως, ἀλλ’ αὕτη εἶνε μᾶλλον ἀκαδημαϊκή» (Αυτόθι). См. его же замечание в другом месте, что Константинопольский патриарх «считается, по меньшей мере в теории, высшим церковным начальником православных» (νομίζεται, κατὰ θεωρίαν τοὐλάχιστον, ὡς ὁ ἀνώτατος Ἐκκλησιαστικὸς ἄρχων τῶν ὀρθοδόξων) (Σημασία ἐκλογῆς Οἰκουμενικοῦ Πατριάρχου // Πάνταινος. 1920. Σ. 29).

[7] Λουκαρᾶς Ἐ. Ἡ Κωνσταντινούπολις κέντρον Ὀρθοδοξίας... Σ. 401.

[8] Αυτόθι.

[9] Λουκαρᾶς Ἐ. Ποῖον τὸ ρόλον τοῦ μέλλοντος Οἰκουμενικοῦ Πατριαρχείου // Ἐκκλησιαστικὴ Ἀλήθεια. 21 Νοεμβρίου 1920. Ἀριθ. 46. Σ. 427–428.

[10] Αυτόθι. Σ. 428–429.

[11] См.: Кузенков П. В. Канонический статус Константинополя и его интерпретация в Византии // Вестник ПСТГУ. Серия I: Богословие. Философия. 2014. Вып. 53. С. 25–51.

[12] См.: Ермилов П. В. Дискуссии конца XIX – первой половины XX в. о праве созыва Всеправославного собора // Государство, религия, церковь в России и за рубежом. No1(34). 2016. С. 308–332.

[13] Афанасьев Н., прот. Церковь, председательствующая в Любви // Он же. Церковь Божия во Христе: Сборник статей. М., 2015. С. 554.

[14] Ведерников А. К вопросу о предсоборном совещании // ЖПМ. 1953. No 8. С. 47, 49, 53.

[15] «Когда вся подготовительная работа будет закончена в вышеизложенном порядке, Вселенский патриарх, по согласию с Предстоятелями других Поместных Православных автокефальных Церквей, созовет Святой и Великий Собор Восточной Православной Церкви» (Скобей Г. Н. Межправославное сотрудничество в подготовке Святого и Великого Собора Восточной Православной Церкви // Церковь и время. 2002. No 19. С. 88).

[16] Кнутов А., свящ., Кузенков П. В. Размышления о регламенте «Святого и Великого Собора», намеченного на Пятидесятницу сего года.

[17] См., например: «Нужно дать себе ясный отчет в том, что в объединении группы Православных Сестер-Церквей необходимо должен иметься представитель единоличной власти, который мог бы проводить в движение сложную структуру этого объединения и поддерживать ее нормальное функционирование. Одни преимущества чести, да еще сведенные к крайнему минимуму, не имели бы никакого практического значения для объединения деятельности всех Православных Церквей. Вопрос этот гораздо шире. Он не ограничивается одним порядком созыва Вселенского Собора. Он включает в себя и определение роли Вселенского Патриарха во время заседаний Собора и в междусоборное время» (Боголепов А. А. На путях к созыву Православного Вселенского Собора // Записки Русской академической группы в США. 1969. Т. 3. С. 120).

[18] См.: Кузенков П., Ермилов П., диак. О соборности подлинной и мнимой. Куда ведет экклезиология критского «Великого Собора»? 

[19] Вступительная речь Его Божественнейшего Всесвятейшества Вселенского Патриарха кира Варфоломея на открытии заседания Святого и Великого Собора (20 июня 2016 года) 

[20] Primus sine paribus: Ἀπάντησις εἰς τὸ περὶ πρωτείου κείμενον τοῦ Πατριαρχείου Μόσχας. Τοῦ Σεβασμιωτάτου Μητροπολίτου Προύσης κ. Ἐλπιδοφόρου. Текст доступен на официальном сайте патриархата: http://ec-patr.org.

[21] Мюнхенская конференция по вопросам политики безопасности. Выступление Дмитрия Медведева на панельной дискуссии (13 февраля 2016 года)

[22] См., например: Мазырин А., свящ., Кострюков А. А. Из истории взаимоотношений Русской и Константинопольской Церквей в XX веке. М., 2017; Чибисова А. А. Автокефалия «под ключ»: некоторые факты из истории автокефалии Польской Церкви 1924 года // Вестник ПСТГУ. Серия II: История. История Русской Православной Церкви. 2018. Вып. 81. С. 64–80; Балашов Н., прот., Прекуп И., прот. Проблемы Православия в Эстонии. Таллин, 2013; и др.

[23] См. документы богословской комиссии при Священном Синоде в издании: Митрополит Никодим и Всеправославное единство / Прот. В. Сорокин, сост. СПб., 2008. С. 195–196, 120.