Статья старшего научного сотрудника секции общих проблем экклезиологии Ирины Борщ, впервые опубликована на портале Российского совета по международным делам
Нарушение прав Украинской православной церкви (УПЦ) правительством Украины сопровождается сбоем в системе международного реагирования на угрозы религиозной свободе. Кадры захвата храмов и бесчинств в монастырях благодаря соцсетям обошли весь мир. Но организации, которые десятилетиями занимаются мобилизацией общественного мнения на тему религиозной свободы, молчат по поводу украинских православных. Правительственные агентства не решаются критиковать религиозную политику Киева. Наконец, когда Россия поднимает этот вопрос в Совете Безопасности ООН, руководствуясь уставными документами и выражая беспокойство за единоверцев, чьи права ущемляются, другие участники Совета настаивают на том, что происходящее — это результат СВО, а не последовательной политики Киева, которая продолжается уже много лет.
Все это вызывает эффект дежавю. Мы как будто бы попали в прошлое, в середину XIX в., когда Россия пыталась отстаивать права своих единоверцев — восточных христиан — на территории мусульманской Османской империи, а другие великие державы, игнорируя религиозные доводы, объясняли русскую внешнюю политику эгоистической экспансией. При этом их собственная экспансия на Ближнем Востоке и их договоренности со Стамбулом всегда ставили во главу угла отнюдь не гуманитарные, а экономические цели, хотя и сопровождались миссионерской активностью. Все это привело к огромным жертвам в первые десятилетия XX в. Можно было бы сказать, что в ту эпоху такой исход был неизбежен, ведь государства в отсутствие развитых институтов международного права, не имея механизма сотрудничества, были обречены на слепую конкуренцию. Но и с появлением Лиги Наций мало что изменилось, православие оставалось незнакомым «другим» европоцентричного мира.
Чем можно объяснить, что в вопросе прав УПЦ международные организации, предназначенные для реагирования и исправления нарушений в области прав человека, официально занимают позицию наблюдения (мониторинга)? Мы далеки от того, чтобы истолковывать происходящее в духе какой бы то ни было конспирологии внешнего давления. Ведь среди служащих международных организаций и активистов правозащитных организаций есть люди, которые с риском для себя имели дело с несправедливостями в разных концах мира. Они как никто осведомлены о том, что слова «демократический режим Украины» не имеют отношения к реальности. Ситуация усложняется тем, что происходящее с УПЦ вызвано не пограничным межгосударственным конфликтом, а внутригосударственными проблемами. Кроме того, здесь не происходит притеснения этнического меньшинства, поскольку УПЦ — церковь большинства. И самая главная сложность — нынешняя эскалация происходит в военное время. Логично, что международные организации не хотят слушать апелляции от России, которую видят одной из сторон военного конфликта, причем, начавшей агрессию и по умолчанию виновной. Именно поэтому общественные организации и эксперты воздерживаются от поспешных оценок событий с церковными общинами в ходе военного противостояния, ограничиваясь замечаниями о «hate-speech» или о «будущем восстановлении Украины», которое будет включать в себя и инструктирование о правильных государственно-церковных отношениях.
Но есть и более глубокие причины. На наш взгляд, сама система рассмотрения вопросов, связанных с религией в современном международном праве, имеет много недостатков на нынешнем этапе развития. До недавнего времени международные организации позиционировали себя как подчеркнуто секулярные, и проблемы насилия и нарушений прав, связанных с религией, решались в рамках других тем — права национальных меньшинств и сохранение культурного наследия. Вопросы, связанные с положением религиозных организаций, были важной частью многих мирных переговоров, однако их обсуждение происходило «кулуарно». Во второй половине XX в., когда двое членов Совета Безопасности (СССР и КНР) были коммунистическими атеистическими режимами, а Франция подчеркнуто светским государством с традициями антиклерикализма, это было естественно. Считается, что фундаментальный поворот в отношении к религии в публичных обсуждениях произошел после событий сентября 2001 г., и тогда же началось активное привлечение религиозных организаций в дипломатию ООН. Однако предвестником такого разворота стали многие работы 1990-х гг., в том числе «Столкновение цивилизаций» С. Хантингтона, который удивил тогдашний академический мир религиозной тематикой. Символом же произошедшего «поворота» может быть вышедшая в 2006 г. книга Мадлен Олбрайт о религиозной дипломатии [1].
Укажем проблемы обсуждения вопросов, связанных с религией в международных организациях.
1) У этих организаций нет достаточного бюрократического аппарата и инфраструктуры, чтобы получать собственную информацию о свободе религии и обрабатывать ее с помощью собственных аналитических стратегий, причем в планетарном масштабе. Они опираются на информацию, получаемую от государств и НПО, в том числе религиозных. Получаемая информация имплицитно содержит позиции информантов, кроме того, она отбирается чиновниками под конкретные процедуры и выступления, так что возникает феномен селективности (избирательности) выводов. Из всех не-международных организаций, занимающихся религиозной свободой, самая крупная — это Комиссия по международной религиозной свободе, созданная в системе правительственных внешнеполитических агентств США в 1998 г. Доклады этой комиссии (на которые опирается большая часть НПО по всему миру в отсутствие других альтернатив по полноте и систематизации материала) имеют ту же самую проблему — селективность и отсутствие общих критериев оценки масштаба событий. Отсюда — те же самые риски избирательности и фаворитизма, причем не в смысле коррупции, а в смысле неизбежной характеристики управления в добюрократическую эпоху. Именно на этой стадии, напоминающей фаворитизм XVII–XVIII вв., как нам представляется, находятся сегодня попытки глобального управления религией. В оценке тех или иных явлений такой подход уделяет большое внимание наличию декоративной риторики демократии, ее прозападным формам, а также тому, есть ли сближение с наблюдаемыми странами во внешней политике США. Например, Доклад о международной религиозной свободе за 2022 г. (Report on International Religious Freedom 2022) совершенно в разной стилистике описывает ситуации в разных странах и даже не стремится к абстрактному единообразию. Единственная тема, которая описывается более или менее симметрично по всем странам — антисемитизм. В остальном для каждой страны Доклад 2022 предлагает преобладающий сюжет, например, религиозное образование в школах для Великобритании, «индоктринацию» государственной идеологиейрелигиозных лидеров для Китая, взаимные обвинения между СБУ, УПЦ и ПЦУ для Украины. Разрушения храмов в ходе российской СВО (Доклад 2022 упоминает всегда только артиллерию ВС РФ) вызывают у авторов гораздо большие опасения, чем уличные бои с регулярными убийствами между индуистами, мусульманами и христианами в Индии (которые само индийское правительство считает не религиозными, а социальными конфликтами). Масштаб оценки событий все время меняется, ведь у него явно служебная роль: приближать то, что нужно, и отдалять то, что не нужно. При этом внутри себя США — правовое государство, которое не позволяет в отношении своих граждан те виды дискриминации, которые использует в своей внешней политике.
2) Как показывает опыт последнего столетия, лучшая реальная защита прав для религиозной организации — не международная, а национальная и региональная. Именно в такой последовательности (соглашение с национальными властями, затем с органами региональной надгосударственной кооперации, и только затем — признание значимости на международном уровне) обеспечивают в наши дни свои права «исторические» церкви Европы. Даже для Ватикана с его международным статусом фундаментальное значение имел вопрос договора с государством Италия, а затем участия в европейской системе безопасности (ОБСЕ). В создании этой системы Католическая церковь была активным актором, а не только бенефициарием. В настоящее время у Ватикана есть свой собственный доклад о религиозной свободе Religious Freedom Report (RFR), которым руководствуются католические организации. Ориентируясь на пример западных конфессий своих дипломатических партнеров во второй половине XX в., этим же путем пошла и Русская православная церковь, открывая свои представительства при европейских международных организациях в Страсбурге и Брюсселе. Однако какого-либо серьезного диалога из этого не вышло, он завершился, едва начавшись, поскольку его политической предпосылкой была надежда России на партнерские отношения с Европой в 1990–2000-х гг. (при одобрении США). Казалось бы, Украине обещают европейскую интеграцию, но тогда почему обращения украинских православных в ОБСЕ не принесли никакого результата? Причины нам видятся в том, что, во-первых, европейская религиозная логика ориентирована на плюрализм, признанный Вестфальским конгрессом 1648 г. Этот плюрализм включал избранные конфессии (католичество, лютеранство и кальвинизм) [2]. С расширением ЕС в сферу европейского права впервые попали православные нации Балканского полуострова. Евросоюз, таким образом, согласился включить в свою культурно-идеологическую систему и православие — но православие, координируемое Константинопольским патриархатом, который находится в отношениях взаимозависимости с другими европейскими религиозными центрами католической и англиканской церкви. Это создает единое религиозное пространство на региональном уровне, которое легче мониторить, — важный довод для административно-бюрократической логики [3]. Таким образом, все преобразования УПЦ вследствие государственной политики (потеря автономии и значительной части собственности, переход существенной части ее членов в ПЦУ, в ГКЦУ или даже вообще уход в агностицизм) видятся многим правозащитникам как болезненная, но неизбежная реформа, необходимая для европейской интеграции, подобно тому, как когда-то была неизбежна резкая индустриализация и другие шоковые меры модернизации.
3) Система оценки стандартов религиозной свободы остается по-прежнему западо-центричной. Она представляется все менее адекватной для государств-цивилизаций, исторический опыт которых связан с традициями сосуществования разных конфессий и религий в рамках одного государства. Есть какая-то странная ирония в том, что все эти страны — Россия, Китай, Индия, многоконфессиональные государства Ближнего и Среднего Востока — находятся в американских докладах в списке «стран, вызывающих опасения». Эти страны имеют опыт смешанного проживания разных религиозных групп в течение многих веков, а также и целенаправленных усилий, прилагаемых всеми социальными институтами для того, чтобы предотвращать раскол по линии религиозной войны. Западные страны имеют другой опыт — пережив период религиозных войн, они привыкли решать проблемы религиозной нетерпимости или проведением новых границ с миграцией населения, или курсом на секуляризацию, профанацию (десакрализацию), стирание различий. В западный нарратив (память) не входят не только эпизоды религиозной терпимости в других частях света, но и события в Восточной Европе, на рубежах Польши, России, Венгрии.
4) Из западно-центризма вытекает и другая проблема, которая имеет решающее значение, когда мы предполагаем отсутствие адекватной экспертизы и некомпетентность. Международные организации не имеют достаточного представления о православии. При этом они не осознают свою некомпетентность, потому что в их документах православие включено в большую категорию «христианство». Они не предполагают встретить в православии качественную (а не географическую или хронологическую) альтернативу тому, что знают о западных конфессиях. Отсюда суждения по аналогии: о Константинопольском Патриархе как о «православном Ватикане» (что стало чуть ли не частью внешнеполитической доктрины США [4]), а о православных поместных церквях как о протестантских национальных церквях, территориальные границы которых автоматически меняются при изменении государственных границ. И если нехристианские восточные религии уже давно стали частью западной популярной культуры [5], хоть зачастую и в формах облегченного new-age пересказа, то с православным христианством этого не происходит, да это и невозможно. В украинском церковном вопросе трудно объяснить неправославным (а иногда и православным, недостаточно знающим свое наследие) на языке права, почему такое большое значение придается, например, ценности «канонического православия» как праву на целостность своей исторической памяти не просто как хроники, но как этической ценности, как солидарности поколений.
5) Метод, с помощью которого международные организации общаются сегодня с религиозными организациями, — это мультилатерализм, создание общего «пула» для наибольшего числа религиозных организаций в консультативном статусе. В связи с этим бросается в глаза то, что Русская православная церковь вообще не представлена в системе международных организаций ООН. Например, ни одна православная организация Московского Патриархата не имеет консультативного статуса в ЭКОСОС (Экономически и социальный совет ООН), при том, что в списке много организаций других конфессий, а также есть и православные (в частности, например, Греческая архиепископия в Америке Константинопольского патриархата с 1985 г.) То же самое относится и к другим отделам, например — Департаменту по публичной информации. Вообще, списки религиозных НПО в системе ООН показывают, что у американских организаций больше шансов получить постоянный консультативный статус просто из-за расположения штаб-квартиры [6]. Разумеется, такая дискриминационная ситуация сложилась из-за религиозной политики СССР, при котором РПЦ не могла нормально и свободно развиваться не только в международной среде, но и внутри страны, упустив таким образом важное время в эволюции своих социальных практик в 1950–1980 гг. (хотя одиночки, допущенные к церковной дипломатии, пытались сопротивляться такому положению вещей). Сейчас, когда система ООН переживает кризис, разрыв между РПЦ и другими религиозными организациями в том, что касается влияния на международную бюрократию, скорее всего, уже не стоит преодолевать. Однако надо осознавать эту проблему, которая имеет решающее значение в украинском кризисе. Особенно важно, что в период, пока РПЦ была ограничена в своем участии в международной кооперации, преувеличенное значение получил Константинопольский патриархат, поставив себя в роль «представителя всего православия». Этому способствовало и то, что его представители обладали свободой самовыражения и академической мобильности. Таким образом, сформировалась почти монополия этой церкви на православную экспертизу. То, что Запад сегодня опирается на видение ситуации в украинском православии Фанаром [7], стало особенно наглядно и является серьезным вызовом и уроком для всех, кто косвенно или прямо способствовал процессу международно-правового возвышения Константинопольского патриархата.
Пути выхода из проблем экспертизы и повышения эффективности защиты прав человека в области религиозной свободы
1. На политически ангажированную критику в вопросах религиозной свободы неизбежно приходится давать симметричные ответы, выражая обеспокоенность правами верующих в других странах за пределами России, по примеру Доклада Комиссии США. Однако такие зеркальные меры в целом представляются малоэффективными.
2. Необходимо создание многосторонней религиоведческой экспертизы в рамках региональных форумов Евразии и дружественных стран. Полезно было бы изучить опыт Китая и Индии в отстаивании своей цивилизации перед лицом западных экспертов по свободе религии. При этом Китай отстаивает свое право на религиозную свободу «с китайскими характеристиками», не вступая в идеологические столкновения и представляя свои позиции на небольших дружественных площадках [8]. А Индия выступает с открытой критикой подходов международных организаций в отношении себя [9].
3. Принципиально важно для выстраивания здоровых отношений в области защиты прав международной религиозной свободы игнорировать оценки организаций и форумов, которые были созданы без участия российских экспертов. Особенно если эти форумы представляют собой «обломки империи Сороса» в восточной Европе и Средиземноморье. Важно также преодолевать западо-центризм, который показал свою полную несостоятельность после того, как историческим христианским церквям был нанесен беспрецедентный ущерб — и не только на Украине, но и в несоизмеримо больших размерах — в Ираке и Сирии.
4. На нынешнем этапе социально-политического развития очевидно, что уничтожение национального теологического образования делает страну более уязвимой и создает проблемы для государственного суверенитета в будущем. Поэтому необходимо повышать отечественный экспертный потенциал путем создания дополнительных рабочих мест для немногочисленных теологов/религиоведов, поддержки теологического образования и исследовательских инициатив критического изучения западных религиозных концептов в социальных науках.
5. Признавая, что военный конфликт оставляет мало возможностей для улучшения ситуации с правами Украинской православной церкви, тем не менее, необходимо свидетельствовать о том, что выжидательное молчание увеличивает риски. Можно напомнить о международном молчании, которое сопровождало начало религиозных гонений большевиков в начале 1920-х гг. на общины Украинской православной церкви на территории СССР. Поскольку гонения были сфокусированы на Православной церкви, они вызвали малый резонанс протеста от общественных и религиозных организаций зарубежом [10]. И только в 1929 г., когда режим объявил войну всем религиям и было арестовано большое количество протестантских и католических лидеров, начались серьезные протесты западных организаций [11].
Свобода религии является общечеловеческой правовой ценностью, политизация и дискриминация в отношении этого фундаментального права не способствует стабильному развитию и миру.
1. Олбрайт М. Религия и мировая политика. М, 2007. Автор прямо говорит, что религия имеет ценность для дипломатии, поскольку во внешней политике западных стран она была одним из таранов разрушения социалистического блока.
2. См. Christian Reus-Smit. International Relations: A Very Short Introduction. Oxford University Press, 2020.
3. См. Ермилов. Украинская автокефалия как начало реформы регионального уровня церковной структуры // Причины и вызовы текущего кризиса межправославных отношений: Материалы научно-практической конференции (ПСТГУ, 25–26 февраля 2019 года). М., 2020. C. 77–96.
4. Пересказывая свои переговоры с турецкими дипломатами, Мадлен Олбрайт так описывает статус Константинопольского Патриархата: «Даже во времена Османской империи, завоевав в 1453 г. Константинополь, ее правители не стали изгонять патриаршество — православный эквивалент Ватикана (курсив наш) — из его исторической столицы» (Олбрайт М. Религия и мировая политика. М., 2007.). Начало такому представлению в дипломатических кругах было положено в 1920-е гг. во время составления Лозанского мирного договора. См. Ермилов П.В., Чибисова А.А. «Всеправославный лидер»: Лозаннская конференция и роль константинопольского патриархата в православном мире // Диалог со временем. 2018. Вып. 63. С. 186-199.
5. Имеется ввиду популярный образ в массовой культуре буддистских и даосских монастырей и йогических школ.
6. Berger, J. Religious Nongovernmental Organizations: An Exploratory Analysis // Voluntas: International Journal of Voluntary and Non-profit Organizations. 2003. 14(1). P. 15-40.
7. Удивительно, что Доклад о международной религиозной свободе 2022 г. ссылается на Томос Константинопольского патриархата так, как будто бы это был документ, инкорпорированный в правовую систему, что делало бы употребление церковного термина «схизма» в отношении ПЦУ со стороны УПЦ нетолерантным «ярлыком»: «The ROC and the UOC continued to publicly describe the OCU as a “schismatic” group, even though the OCU was granted a Tomos (decree) of Autocephaly by the Ecumenical Patriarch in 2019. The ROC continued to urge Orthodox churches around the world not to recognize the OCU». Ukraine - United States Department of State
8. См., например, China's Policies and Practices on Protecting Freedom of Religious Belief | US-China Institute (usc.edu)
9. В декабре 2020 г. на Генеральной Ассамблее ООН Индия выступила с критикой Альянса цивилизаций (UNAOC) и ООН в целом из-за селективного отношения к мировым религиям.
10. Сегодня ложный нарратив, о том, что начало 1920х гг. не было временем гонений активно распространяют украинские религиоведы. Ср. «After the Ukrainian People’s Republic was defeated in 1920, comparative religious freedom endured in Soviet Ukraine through the end of the 1920s, after which Stalin’s anti-religious terror developed in full force». (Druzenko G. Religion and the Secular State in Ukraine // J. Martinez-Torron and W. C. Durham, Jr. (eds). Religion and the Secular State: National Reports. Madrid, 2015. P. 711).
11. Причем, эти организации чаще всего вдохновлялись не только мотивами религиозной солидарности, но и политическими программами. Критикуя политику большевиков, они не упоминали аналогичные меры диктаторских правительств в Европе. См. Roulin S. A martyr factory? Roman Catholic crusade, Protestant missions and anti-communist propaganda against Soviet anti-religious policies, 1929-37 // Twentieth Century Communism. 2014 (7). P. 153-173.